[Искра Огня]

14.05.2009 в 01:48

Пишет  Тиннаро:

Соц.фен - книжки - вопросы 1-4
1. Кули Ч. Х. Человеческая природа и социальный порядок.
Человеческая природа и социальный порядок. Кули Ч. Х.
Глава 5.
«Я» понимается в том его значении, которое в обыденной речи выража¬ют местоимения первого лица единственного числа — «я» («I»), только то, что используется в повседневной речи и мышлении.
Поднимаются вопросы эмпирического «Я», которое можно воспринять и вери¬фицировать посредством обычного наблюдения и разбирается его социальный аспект.
«Я» не выделяется из ряда социальных явлений, ему не приписывается особая тайна или сакральная значимость.
«Моё» или ощущение присвоения:
- У. Джемс. «Слова «мне» и «я» обозначают все, что способно производить осо¬бого рода возбуждение в потоке сознания».
Содержание идеи «Я»:
Чувство «Я» инстинктивно. Оно имеет очень глубокие корни в истории человеческого рода. Это чувство присуще от рождения каждому индивиду; и, подобно другим инстинктивным представлениям или их зачаткам, оно оформляется и развивается благодаря опыту, вхо¬дя в состав или встраиваясь в мышечные, зрительные и иные виды ощущений, в перцепции, апперцепции и представления различной степени сложности и бесконечного по многообразию содержания и в представления человека о самом себе. Это чув¬ство не остается неизменным, а приобретает разнообразные и все более тонкие формы, подобно любому другому виду неразвитого врожденно¬го чувства. Так, сохраняя на каждом этапе свой особый тон или оттенок, оно распадается на бесчисленные самоощущения. Конкретное же чувство, присущее зрелой личности, — это целое, состоящее из этих раз¬нообразных ощущений с изрядной долей первозданного чувства, не зат¬ронутого этой дифференциацией. Оно в полной мере включено в общее развитие сознания, но никогда не утрачивает того особого привкуса присвоения, которое заставляет нас использовать в качестве имени ка¬кой-либо мысли местоимение первого лица.
«Я» дано в опыте как чувство, его сложно описать содержательно, намного проще его ощутить.
Зачастую «Я» понимается просто как человеческое материальное тело – это иллюзия, поскольку в обыденной жизни, в разговорах и литературе «Я» редко обозначает тело, намного чаще оно отсылает к мнениям, целям, желаниям, требованиям и по¬добным вещам, которые не заключают в себе никакой мысли о теле.
Чувство «Я» связано с идеей применения власти и идеей быть причиной чего-либо, в которых подчеркивается противоположность сознания и остального мира (первые попытки ребенка управлять своим телом, игрушками, далее – действиями окружающих. Область «Я» постоянно расширяется).
«Я» взаимосвязано с целенаправленной деятельностью.
Социальное «Я» — это представление или система представлений, почерпнутая из общения с другими людьми, которые сознание воспринимает как свои собственные. Область, на которую главным об¬разом распространяется чувство «Я», лежит в пределах общей жизни, а не вне ее; те специфические индивидуальные склонности или стрем¬ления, эмоциональным аспектом которых выступает чувство «Я», нахо¬дят свое важнейшее проявление в сфере личных влияний, отражаемых в сознании человека как совокупность его представлений о самом себе.

«Я» — это не все сознание в целом, а его особая центральная, энергичная и сплоченная часть, не отделенная от остального сознания, а постепенно перетекающая в него, но вместе с тем обладаю¬щая определенной практической обособленностью, так что человек, как правило, довольно ясно демонстрирует своими словами и поступками различие между его я и мыслями, которых он себе не присваивает.
Не существует такого значения «я», которое не имело бы смысловой соотнесенности с ты, он или они.
Тело отождествляется с «я», когда оно приобретает социальную функцию или значимость (например, фразы «Я сегодня хорошо выгляжу» или «Я выше тебя ростом»). Мы вводим его в социальный мир и поэтому помещаем в нем свое осознаваемое я.
Точно таким же образом можно назвать местоимением «я» любой неодушевленный объект, с которым мы связываем свои желание и цель (фраза игрока в гольф: «Я в высокой траве ниже третьей метки» -мяч воплощает удачные ходы игрока).
Часто ссылка на других осуще¬ствляется таким образом, что человек более или менее отчетливо пред¬ставляет себе, как его «я», то есть любая идея, которую он считает своей, воспринимается другим сознанием, и возникающее при этом у челове¬ка чувство я определяется тем, как, на его взгляд, это другое сознание относится к данной идее. Социальное я такого рода можно назвать от¬раженным или зеркальным «я» (мнение других людей о нас).
Такого рода идея «я» включает три основных элемен¬та: представление о том, как мы выглядим в глазах другого человека; представление о том, как он судит об этом нашем образе, и некое чув¬ство я, вроде гордости или стыда.
Групповое «Я» или «мы» — это я, включающее других лю¬дей. Человек отождествляет себя с группой людей и, говоря об общей воле, мнении, работе и т. п., употребляет слова «мы» или «нам». Смысл их рождается из сотрудничества внутри группы и ее противостояния внешнему окружению.
Национальное «я», а по сути, любое групповое я можно ощутить только в связи с каким-то значительным объединением людей, так же как свое индивидуальное «я» мы ощущаем только в связи с другими индивидами. Нам был бы неведом патриотизм, если бы мы не осознавали существования других народов.
Глава 6.
Эготизм и себялюбие: эти слова осуждают не самоутверждение, как таковое, а опреде¬ленный его вид или такую черту «я», которая для нас неприятна. Пока мы одобряем намерение и цели человека, мы не воспринимаем его как эготиста или себялюбца, каким бы настойчивым он ни был в своих при¬тязаниях. Нет четкой границы между поведением, которое мы порицаем, как эгоистичное, и тем, которое мы называем безнравственным или преступным, — различие лишь в степени.
Простое самоутверждение не считается эгоизмом. Ничто не внушает большего уважения и даже одобрения, чем упорное и успешное преследование личных целей, пока оно не выходит за рамки общепринятых норма и считается с интересами дру¬гих людей.
Недостаток такта в личном общении обычно воспринимается как эготизм, даже когда это чисто внешняя черта, а не проявление внутренней черствости натуры.
Тактичный человек всегда весьма чутко угадывает душевное состо¬яние своего собеседника, чтобы подстроиться под него и проявить хотя бы внешнее сочувствие.
Согласие в суждениях об эгоизме достигается оно благодаря общепринятым нормам права, справедливости и учтивости, к которым разумный и внимательный человек приходит на собствен¬ном опыте и которых требует общее благо. Эгоистичный человек — это тот, чье я или чья манера самоутверждаться не дорастает до этих норм. Он не соблюдает правил честной игры, он изгой, который ни у кого не вызывает сочувствия, но против которого все объединяются во имя общего блага.
Именно это нездоровое или эгоистичное я обычно имеют в виду когда употребляют слово «я» в моральных рассуждениях. Именно от него необходимо освободиться как ради собственного блага, так и ради блага окружающих людей. Когда мы говорим об освобождении человека от своего «я», мы, как правило, подразумеваем любую мысль, которой он чрезмерно поглощен, поэтому освобождение от нее на самом деле есть своего рода спасение.
Никакое другое «я» не подвержено в большей мере опасному эготизму, чем то, которое обманывает себя мыслью, будто оно вовсе не «я», а что-то другое (герои, филантропы).
Себялюбие всегда есть проявление ограниченности, мелочности или ущербности ума, неразвитости воображения. Уравновешенный че¬ловек с живым умом вряд ли будет эгоистом, так как он не оставляет без внимания ни одной значимой социальной ситуации, идет ли речь о си¬юминутном общении или о более постоянных отношениях. Такой че¬ловек всегда склонен к сочувствию, честности и справедливости, ибо эти качества — естественное проявление присущих ему широты и гармоничного склада ума. Не обладать ими — значит не быть в полной мере социальным существом и человеком.
Эготист — не нечто большее, чем человек, а нечто меньшее; как личность он, как правило, слабее из-за своего эготизма.
Можно утверждать, что «я» — более скромное местоимение, чем «некто», которым некоторые писатели хотят заменить его. Если человек говорит: «я считаю», он говорит только за себя, а если он говорит «считается», то исподволь выдает свое мнение за общепри¬нятое и нормальное. Сказать: «Эту картину не любят» — значит, отозваться о ней более беспощадно, чем сказать: «Она мне не нравится».


Гордость и тщеславие — слова, обычно применяемые лишь к тем формам самодовольства, которые производят неприятное, эготистское впечатление, но они могут использоваться и в более широком смысле, означающем просто более или менее стабильное отношение социаль¬ного я к миру, в котором оно отражается, — причем это различие будет того же рода, что и уже отмеченная разница между жестким и непосто¬янным эготизмом.
Гордость есть форма социального самодовольства, прису¬щая более твердому и самодостаточному типу сознания; человек, одер¬жимый ею, уверен, что он на хорошем счету у тех, чье мнение его забо¬тит, ему не свойственно самоуничижение; умственная и социальная устойчивость его такова, а душа сужена настолько, что он неуязвим для уколов сомнения и стыда. Гордость это сугубо мирское и социальное чувство и черпает свои стандарты из стихии со¬циальных обычаев и мнений.
Гордость, как правило, вызы¬вает более глубокую неприязнь у окружающих людей, чем тщеславие; ее можно ненавидеть, но все же не презирать; однако многие предпоч¬ли бы гордость тщеславию из-за того, что человек, в конце концов, зна¬ет, чего от нее ждать, и, значит, может приспособиться к ней. Тщесла¬вие же эксцентрично и невозможно предугадать, какой пово¬рот оно примет в дальнейшем.
Результат тщеславия — это слабость, по¬добно тому как гордости — сила.
Честность — более тонкий род чувства собственного достоинства. Оно обычно означает либо самоощущение человека, либо нечто, что другие люди думают и чувствуют по отношению к нему и, таким обра¬зом, с помощью общепринятого языка иллюстрирует тот факт, что час¬тная и социальная стороны я неразделимы. Честность человека в его собственном ощущении, и она, так же как и его репутация, предполага¬емая им в сознании других людей, чьим мнением он дорожит, — суть две стороны одной медали. Невозможно постоянно придерживаться вы¬соких образцов честности в собственном сознании, не чувствуя, что другое сознание или сознания их разделяют и следуют им.
Самоуважение означает почитание высше¬го или идеального я — той лучшей части реального «я», основанного на том, что действительно представляет из себя индивид, насколько он сам себя знает, которое есть «я» стремлений, а не достижений; это просто то лучшее, чего он может достичь в жизни. Уважение к соб¬ственному «я» предполагает сопротивление друзьям, советчикам и любым влияниям, которые сознание искренне отвергает как несовместимые с собой. Человек должен чувствовать, что главный арбитр — внутри, а не снаружи, не в каком-то господине, живом или мертвом, как, например, учит традиционная религия. Тем не менее это высшее я есть социальное я, т. е. продукт конструктивного воображения, перерабатывающего то, что поставляет социальный опыт. Наш идеал личного характера строится из мыслей и чувств, развитых в процессе общения и в значительной степени при помощи во¬ображения того, каким наше я предстало бы в сознании людей, к кото¬рым мы относимся с почтением.

Социальное я может защищаться либо негативным образом — так или иначе избегая всего, что способно волновать и утомлять, или позитивным — противодействуя ему, контролируя и направляя его эмоциональное начало.
Физическое бегство от людей всегда был горячо желанно для тех кто искал более спокойной, уверенной жизни. Уйти от своего привычного окружения означает в некотором смысле уйти от своего «я». Люди испытывают желание удалиться от мира, когда они устали, опу¬стошены, издерганы им настолько, что для них немыслимо восстано¬вить свое внутреннее равновесие, не отдалившись от него.
Более утонченный род ухода осуществляется исключительно в воображении посредством обуздания амбиций, умаления собственного образа я до такой степени, что можно уже не опасаться его большего принижения.
Очевидное возражение против ухода от мира, физического или воображаемого, состоит в том, что он представляет собой отказ от вы¬полнения социальных функций, отвержение жизни, логически веду¬щие в потусторонний мир, к идее того, что лучше умереть, чем жить. Согласно этому учению в его крайней форме, лучшее, что может сде¬лать человек, — это умереть и попасть на небеса; а поскольку это ему не позволено, тогда пусть личное, честолюбивое я, настроенное на тональность этого мира, умрет в нем и будет замещено смиренным и уединенным размышлением в предуготовлении к грядущей жизни.
Но самым радикальным лекарством против метаний и разочарований социального я является не негативный путь простой изоляции и усмирения «я», а позитивный путь его преобразования. Их нелегко отличить друг от друга, и обычно они выступают сторонами одного и того же процесса. Инстинкт я нельзя подавить, пока сохраняются душевные силы, но его можно научить все более и более отождествлять себя с общечеловеческими идеями и целями, которые возвышаются над сугубо чувственными, мелочными и преходящими интересами и не зависят от них.



2. Кули Ч. Х. Первичные группы.
Первичные группы. Кули Ч. Х.
Под первичными группами понимаются группы, характеризующиеся тесным -лицом к лицу - общением и сотрудничеством. Они первичны по нескольким мотивам, но главное - потому, что они являются основой для формирования общественной природы и идеалов индивида. Психологическим результатом тесного общения является смешение индивидуальностей в единое целое так, что единичное "Я" - по крайней мере, во многих случаях - становится общей целью жизни группы. Лучший способ описания этой целостности - слово "мы" - оно включает в себя сопереживание и взаимную идентификацию, которую естественным порядком выражает "мы". Каждый живет, ощущая целое, и главные цели своей воли находит в этом чувстве.
Первичные группы это прежде всего семья, игровая детская площадка и соседство или иная общая группа старших. Они универсальны, наблюдаются во все времена и на любой стадии развития общества, следовательно, они являются основой универсального в природе и идеалах человека.
Первичные группы первичны в том смысле, что дают индивиду самый ранний и самый полный опыт общего единства, а также в смысле, что они не подвержены изменениям в той степени, как более сложные отношения, а значит они и есть постоянный источник происхождения этих последних.
Эти группы являются источником жизни не только для индивида, но и для социальных институтов. Они лишь частично несут на себе печать создания специфическими традициями и в большей степени выражают общую природу.
Под человеческой природой можно понимать те чувства и стремления, которые являются человеческими, потому что превосходят таковые у низших животных, а также потому, что они принадлежат человечеству в целом, а не только определенной расе или времени.
Они включают, в частности, сопереживание и те неисчислимые чувства, в которых оно выражается, а именно: любовь, сожаление, притязание, тщеславие, героизм и чувство социальной правоты и неправды.
Природу человека в этом смысле справедливо считают сравнительно постоянным элементом общества.
Человеческая природа не существует отдельно от индивида, это - групповая природа первичной стадии общества, простое и общее условие общественного разума. Она больше, чем чистые врожденные инстинкты, с одной стороны, но меньше, чем более сложное развитие идей и чувств, воплощенное в институты.
Жизнь в первичных группах взращивает общественные идеалы, которые, имея в своем основании единый источник, теряют зависимость от человеческой расы. Благодаря своей универсальности, они становятся мотивом и критерием социального прогресса. При любых системах люди стремятся, часто слепо, реализовать цели, полученные из опыта общения в первичных группах.
Понятия любви, свободы, справедливости берутся не из абстрактной философии, но из реальной жизни простых и распространенных форм общества - семьи и игровой группы.
Идеал, порожденный близким общением, является частью самой человеческой природы. Это - та часть духовного сообщества, где индивидуальные разумы сливаются воедино, а высшие способности их владельцев находят полное и адекватное выражение. Идеал развивается, ибо близкое общение обогащает наш разум образами мыслей и чувств других членов группы... так, что очень часто мы присваиваем их и отождествляем свое чувство - "Я" с ними.
Дети и животные не формируют идеалов, но тем не менее имеют их: они ощущают их, они видят себя и своих близких как неделимое, хотя и разнообразное "мы", и мечтают, чтобы этому "мы" сопутствовали гармония, счастье и удача.
Наше "Я" по своей природе альтруистично, объект наших высших целей пересекается с чаяниями других людей.Улучшение общества не требует никаких существенных изменений человеческой природы, для этого нужно только, чтобы ее собственные стремления получили как можно более широкое и полное воплощение.


3. Мид Дж. Г. отрывки и статьи (хоть что-нибудь, что угодно!).
От жеста к символу. Американская социологическая мысль. Дж. Мид.

Механизм подражания: индивид вызывает в себе тот отклик, который он вызывает в других и вследствие этого придает таким откликам больший вес, постепенно выстраивая этот набор откликов в некое преобладающее целое. Лишь голосовой жест годится для этого типа коммуникации. Бихевиорист Уотсон: наше мышление это вокализация. В мышлении мы попросту принимаемся использовать определенные слова, но эти стимулы суть существенные элементы сложных социальных процессов и они несут на себе отпечаток этих социальных процессов.
Социальный контекст языка.
Физический объект -> концептуальный объект (идея и понятие вещи). Осмысленное поведение: установка, которую человек вызывает в самом себе и становиться стимулом для него к совершению другого действия. Мышление: смысл действия другого присутствует в сознании индивида, когда отклик другого человека вызывается индивидом и становится стимулом для контроля над его действиями.
Жест одного организма -> отклик на него.
Американская социологическая мысль. Интернализированные другие и самость.
Генезис самости: общение жестами между животными предполагает кооперативную деятельность: начало действия одного стимул для другого. Его отклик является стимулом для первого приспособить свое действие к последнему отклику. Мы имеем ситуацию, в которой индивид может, по крайней мере, побуждать отклики в самом себе и отвечать на них при условии, что социальные стимулы оказывают на индивида воздействие подобно тому, какое они оказываю на других. Это и предполагается в языке, иначе язык как знаковая система исчез бы, так как для индивида смысл того что он говорит, оставался бы недоступным.
Другой набор факторов генезиса самости представлен в таких деятельностях как игра и соревнования.
Самость подобно вещи испытывает воздействие со стороны человека, когда он оказывает воздействие на других людей. Отличается от организма, так как может покидать тело и возвращаться в него -> душа как некая обособленная сущность.
Ребенок: самость в виде невидимого товарища, игра как принятие различных ролей. Когда ребенок принимает какую-либо роль, он имеет в себе самом те стимулы, которые вызывает этот особый отклик и группу откликов. Соревнование: ребенок должен быть готов принять установку любого другого участника этого соревнования. Роли находятся в определенной взаимосвязи друг с другом. Вследствие должен быть готов принять роль любого другого игрока. Этой организации придается форма правил соревнования. Правила – это набор откликов, которые вызывает какая-то особая установка. Вы можете требовать от другого какого-то определенного отклика, если вы принимаете какую-то определенную установку. Эти отклики равным образом присутствуют в вас самих. Соревнования представляют собой переход в жизни ребенка от стадии принятия роли другого в игре к стадии организации роли, которая существенна для самосознания в полном смысле слова.



4. Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни.

ВЕРА В ИСПОЛНЯЕМУЮ ПАРТИЮ

Когда индивид исполняет какую-то житейскую партию во время взаимодействия с другими, он неявно просит сво¬их наблюдателей всерьез воспринимать создаваемый перед ними образ. Их просят поверить, что персонаж, которого они видят перед собой, действительно обладает демонстри¬руемыми качествами, что исполняемая им “сценическая” задача будет иметь именно те последствия, которые ею скрыто подразумевались, и что, вообще, вещи таковы, ка¬кими кажутся. Этому соответствует распространенный взгляд, будто индивид предлагает свое исполнение и ра¬зыгрывает свой спектакль “для блага других людей”.
На одном полюсе исполнитель может быть полностью захвачен собственной игрой и искренне убежден, что впе¬чатление о реальности, которое он создает, это и есть са¬мая доподлинная действительность. Когда его аудитория тоже убеждена в правдивости разыгрываемого спектакля (а это, по-видимому, типичный случай), тогда, по мень¬шей мере на какое-то время, только социолог или лицо со¬циально недовольное будут иметь некоторые сомнения на¬счет “реальности” представляемого.
На другом полюсе исполнитель может совсем не увле¬каться собственной рутиной. Такая возможность допусти¬ма, потому что никто не в состоянии быть столь же совер¬шенным наблюдателем и видеть действие насквозь так, как лицо, которое ставит его. Соответственно исполнитель [стр.49] может быть движим стремлением управлять убежденно¬стью своей аудитории исключительно как средством для других целей и не интересоваться как конечной целью тем понятием, которое эта аудитория имеет о нем или о ситу¬ации. Когда у человека нет веры в собственное действие и в конце концов нет интереса к верованиям своей аудито¬рии, можно назвать его циником, закрепив термин “ис¬кренние” за людьми, верящими во впечатление, произво¬димое их собственным исполнением. Следует иметь в виду, что циник, при всем его профессиональном безразличии, может, однако, получать от своего маскарада непрофесси¬ональное удовольствие, испытывая в душе своеобразное злорадное веселье от самого факта, что он по прихоти мо¬жет забавляться тем, что его аудитория обязана восприни¬мать всерьез1.
Конечно, при этом не предполагается, будто все цинич¬ные исполнители заинтересованы в обмане своих аудито¬рий ради личной корысти или частной выгоды. Цинич¬ный индивид может вводить в заблуждение людей своей аудитории для, как он считает, их же собственного блага, или для блага местной общины и т. п.
Итак, предположительно существуют две крайности: ин¬дивид или искренне увлечен собственным действием, или цинично относится к нему. Эти крайности представляют собой нечто большее чем просто крайние точки некоего континуума. Каждая из них дает человеку позицию, кото¬рая имеет свои особенные средства безопасности и защи¬ты, и потому тот, кто приблизился к одному из указанных полюсов, будет склонен дойти до конца.
В известном смысле, поскольку маска представляет поня¬тие, которое мы составили о себе, представляет роль, которую мы стараемся оправдать своей жизнью — эта маска есть наше более истинное Я, чем то Я, каким нам хотелось бы быть. В конце концов, наше понятие о нашей роли становится второй натурой и составной частью нашей личности. Мы приходим в этот мир как биологические особи, приобретаем характерную роль и становимся личностями4.

ПЕРЕДНИЙ ПЛАН ИСПОЛНЕНИЯ

Термин “исполнение” используется для обозначения всех проявлений активности индивида за время его непре¬рывного присутствия перед каким-то конкретным множе¬ством зрителей — проявлений, которые так или иначе вли¬яют на них. В этой связи будет уместно назвать передним планом или “представительским фронтом”) ту часть ин¬дивидуального исполнения, которая регулярно проявля¬ется в обобщенной и устойчивой форме, определяя ситуа¬цию для наблюдающих это исполнение. Передний план тогда — это стандартный набор выразительных приемов и инструментов, намеренно или невольно выработанных индивидом в ходе исполнения. Предварительно нелишне выделить и назвать эти стандартные составляющие.
Прежде всего это обстановка, включая мебель, деко¬рацию, физическое расположение участников и другие эле¬менты фона, которые составляют сценический и постано¬вочный реквизит для протекания человеческого действия. Обстановка тяготеет к неподвижности (в географическом смысле), так что тот, кто хотел бы использовать опреде¬ленную обстановку как часть своего представления, не сможет его исполнять, пока не попадет в соответствующее место, и будет вынужден прекратить свое выступление, если покинет его.
Вопрос, в какой мере люди, достигшие вершин на государ¬ственной службе, перенимают “тон” или “окрас” класса, иного чем тот, в котором они родились, деликатен и труден. Единст¬венная определенная информация, имеющая отношение к этому вопросу, содержится в цифрах, характеризующих членский со¬став крупных лондонских клубов
Если термин “обстановка” используется для обозначе¬ния сценических составляющих исполнительского инст¬рументария выразительных средств, то термин " личный передний плана можно отнести к составляющим иного рода — тем, которые наиболее тесно связаны с самим ис¬полнителем и которые, естественно предположить, сопро¬вождают его всюду. В качестве элементов личного перед¬него плана можно назвать: отличительные знаки офици¬ального положения или ранга, умение одеваться, пол, воз¬раст и расовые характеристики, габариты и внешность, осанку, характерные речевые обороты; выражения лица; жесты и т. п. Некоторые из этих знаковых сигналов (та¬кие, как расовые признаки) относительно постоянны для данного индивида и не меняются от ситуации к ситуации на протяжении какого-то промежутка времени. Другие же — относительно подвижны или преходящи, как на¬пример выражение лица, и могут меняться в течение одно¬го исполнения от момента к моменту.
Но, разумеется, внешний вид и манеры могут и проти¬воречить друг другу, как это происходит, например, в слу¬чае, когда исполнитель по виду более высокого чем его аудитория положения действует в манере неожиданно урав¬нительной, или неуместно интимной, или извиняющейся. То же бывает, когда исполнитель в наряде, соответствую¬щем высокому положению в обществе, представляется че¬ловеку с еще более высоким статусом.
Вдобавок к ожидаемому соответствию внешнего вида и манер можно предполагать, конечно, и известное соответ¬ствие между обстановкой, внешностью и манерами11. Такое гармоничное соответствие представляет собой идеаль¬ный тип, который возбуждает наше внимание и интерес к отклонениям от этой гармонии.
Чтобы полнее изучить отношения между отдельными элементами социального переднего плана, уместно рассмот¬реть важную характеристику передаваемой на этом уров¬не информации, а именно, ее абстрактность и обобщен¬ность.
Какой бы специализированной и уникальной ни была изучаемая рутина, социальная информация ее переднего плана, за определенными исключениями, будет содержать нормы, на которые могут в равной степени претендовать и другие, в чем-то отличные рутинные исполнения. К при¬меру, многие занятия в сфере услуг предлагают своим кли¬ентам исполнение, разукрашенное цветистыми обещани¬ями чистоты, современности, компетентности и комплек¬сности. Хотя в действительности эти абстрактные стандар¬ты имеют разное наполнение в разных занятиях, заинте¬ресованного наблюдателя поощряют обращать внимание преимущественно на такие абстрактно сходные характе¬ристики. Ибо для внешнего наблюдателя это создает заме¬чательное, хотя иногда и коварное, удобство. Вместо необ¬ходимости вырабатывать разные образцы ожидания и ра¬зумной реакции на каждое мелкое отличие каждого испол¬нителя и исполнения от другого, наблюдатель может вклю¬чить данную ситуацию в некую широкую категорию, во¬круг которой ему легче мобилизовать свой прошлый опыт и стереотипы мышления. В этом случае наблюдателям нуж¬но лишь быть знакомыми с небольшим и потому управляемым запасом представительских передних планов и знать как реагировать на них, чтобы ориентироваться в широ¬ком многообразии ситуаций.
ТЕАТРАЛЬНОЕ ВОПЛОЩЕНИЕ

В присутствии других индивид, как правило, сопровож¬дает свои действия знаками, которые живо изображают и высвечивают подкрепляющие его образ факты, иначе, воз¬можно, оставшиеся бы незамеченными или смутными. Ибо деятельность индивида станет значимой для других, толь¬ко если на протяжении всего взаимодействия его дей¬ствия будут выражать именно то, что он хочет передать и внушить другим. В жизни исполнителю может понадобить¬ся полностью проявить свои заявленные способности не только за время взаимодействия в целом, но и за долю секунды в этом взаимодействии. Так, если судья в бейсбо¬ле хочет создать впечатление уверенности в своем реше¬нии, он должен поступиться реальной длительностью раз¬мышления, необходимой для полной уверенности, и вы¬дать мгновенное решение, убеждающее публику в твердо¬сти и верности его позиции17.
Для индивидов некоторых социальных статусов теат¬рализация не составляет проблемы, поскольку какие-то Действия, инструментально важные для выполнения цен¬тральной задачи этого статуса, в то же время способны превосходно (с точки зрения коммуникации) передавать информацию о качествах и свойствах, на какие претенду¬ет исполнитель лично.
Проблема театрализации собственной работы включает нечто большее, чем простое представление невидимых из¬держек в наглядной форме. Эта работа, обязательная для лиц, занимающих определенный статус, зачастую бедна средствами для выражения желаемого смысла, так что если некто и захочет по-театральному живо передать характер своей роли, ему придется потратить на это немалое коли¬чество своей энергии. Такая деятельность по совершенство¬ванию коммуникации часто требует качеств, контрасти¬рующих с театрализуемыми ролями.
перед людьми часто встает дилемма: либо внешнее выражение действия, либо содержание самого дей¬ствия. Тому, у кого есть время и талант хорошо выпол¬нить свою задачу, именно поэтому может не хватить вре¬мени или таланта на демонстрацию другим, насколько хорошо он это делает. К слову сказать, некоторые органи¬зации разрешают эту дилемму, официально передоверяя театрально-представительскую функцию специалисту, ко¬торый тратит все свое время на толкование и показ дру¬гим смысла задачи и не имеет времени на реальное ее ис¬полнение.
ИДЕАЛИЗАЦИЯ

Как было сказано ранее, всякое исполнение рутинной партии заявляет своим представительским передним пла¬ном некоторые весьма абстрактные притязания на часть аудитории — притязания, которые, вероятно, будут предъявлены этим людям во время исполнения и других рутин. Таков один путь, каким исполнение “социализируется”, формируется и подгоняется под понимание и ожидания общества, в котором оно протекает. Рассмотрим и другой важный аспект этого процесса социализации — тенден¬цию исполнителей внушать своим зрителям идеализиро¬ванное по нескольким различным параметрам впечатле¬ние.
Идея, что всякое исполнение отражает идеализирован¬ное видение ситуации, конечно, весьма распространена. В качестве иллюстрации можно взять точку зрения Ч. X. Кули:
Если бы люди никогда не пытались казаться хоть немного лучше, чем они есть, как могли бы мы совершенствоваться или “учиться на внешних проявлениях внутреннего мира челове¬ка”? То же стремление показывать себя исключительно с луч¬шей или идеализированной стороны находит организованное выражение в поведении различных профессиональных групп и классов, из которых каждая категория принимает какую-то до известной степени лицемерную позу, по большей части бессоз¬нательно усваиваемую ее членами, но имеющую характер заго¬вора с целью воздействовать на доверчивость остального мира. Лицемерие существует не только В теологии и филантропии, но и в сферах права, медицины, преподавания, даже науки — воз¬можно, именно в наши дни особенно в науке, поскольку чем прочнее общественное признание и уважение определенного рода заслуг, тем вероятнее, что их будут притворно изображать ни¬чего не значащими пустяками23.
Таким образом, когда индивид представляет себя перед другими, его “исполнение” будет реально проявлять тен¬денцию к воплощению и подтверждению собственным при¬мером общепринятых ценностей данного общества в го¬раздо большей мере, чем это делает его поведение в целом.
В той мере в какой исполнение выдвигает на первый план общепринятые официальные ценности того общества, в котором оно осуществляется, можно, по образцу Э. Дюрк-гейма и А. Р. Радклифф-Брауна, смотреть на это исполне¬ние как на церемонию экспрессивного обновления и по¬вторного подтверждения моральных ценностей данного-человеческого сообщества. Более того, поскольку этот экспрессивныи уклон в исполнениях начинает восприниматься как реальность, постольку исполнение, которое в данный момент принимают как реальность, будет приобретать не¬которые характеристики праздничной церемонии. Оста¬ваться посторонним в помещении, где идет вечеринка или прием клиента, значит оставаться в стороне от творимой реальности момента. Поистине вся жизнь — это церемо¬ниальное действо.
Возможно, самую важную часть знакового снаряжения того или иного социального класса, составляют статусные символы, через которые выражается материальное благо¬состояние
Важно отметить, что когда индивид выступает с каким-то исполнением, он, как правило, скрывает нечто боль¬шее, чем неподобающие удовольствия и благоразумные умолчания. Можно привести некоторые из таких скрыва¬емых вещей.
Во-первых, вдобавок к тайным удовольствиям и удоб¬ным умолчаниям исполнитель может быть занят неким выгодным делом, скрываемым от глаз аудитории и несов¬местимым с тем образом своей деятельности, какой он на¬деется донести до публики. Хрестоматийный образец та¬кого поведения можно обнаружить у продавцов сигар, со¬вмещающих это занятие с букмекерством, но нечто подоб¬ное найдется и во многих других местах. На удивление большое число работников, по-видимому, оправдывают для себя привязанность к своим местам работы возможностью красть нужные инструменты, перепродать служебные за¬пасы продовольствия, попутешествовать за счет компании, распространить определенную пропаганду или завязать и соответственно направлять полезные контакты и т. д.39 Во всех таких случаях место работы и официальная деятель¬ность становятся чем-то вроде раковины, которая укрыва¬ет самую энергичную часть жизни исполнителя.
Во-вторых, почти неизбежные ошибки и погрешности часто исправляются еще до окончания исполнения, хотя наиболее красноречивые свидетельства совершения этих ошибок и последующего их исправления скрываются. Та¬ким путем исполнители поддерживают впечатление своей непогрешимости, столь важное во многих представлениях себя другим.
В-третьих, в тех взаимодействиях, где индивид пред¬ставляет другим свою продукцию, он обычно предпочтет показать им только конечный результат и тем вынудить их судить о себе на основании чего-то полностью завер¬шенного, отшлифованного и упакованного. В некоторых случаях, когда доводка объекта потребовала незначитель¬ных усилий, исполнители будут скрывать этот факт. В дру¬гих, наоборот, они постараются утаить, сколько утомитель¬ных часов уединенного труда понадобилось им на доведе¬ние дела до конца.
И, наконец, в жизни достаточно часто встречаются ис¬полнители, активно насаждающие впечатление, что в про¬шлом у них были какие-то идеальные мотивы для приня¬тия роли, в которой они теперь выступают, что они иде¬ально подходят к этой роли по своим качествам и квали¬фикации и что им не пришлось сносить всяческие оскорб¬ления, поношения и унижения или молчаливо соглашать¬ся на разные сомнительные «дела», чтобы получить дан¬ную роль. (Хотя такое общее впечатление священной гар¬монии между человеком и его работой чаще всего стара¬ются создать у других работники «высоких» профессий, похожее поведение встречается и в менее престижных про¬фессиях.) Для закрепления таких идеальных представле¬ний существует своеобразная «риторика обучения», при помощи которой рабочие союзы, университеты, торговые ассоциации и другие выдающие лицензии учреждения вынуждают практиков глотать мистические пилюли в виде традиционного объема и длительности обучения, отчасти чтобы сохранить свою монополию, а отчасти, чтобы навя¬зать впечатление, будто дипломированный практик — это человек, заново созданный в процессе его обучения и отде¬ленный тем самым от всех прочих людей.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
РАМКИ СОЦИАЛЬНОГО ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
Всякое социальное образование представляет собой ка¬кое-нибудь пространство, окруженное более или менее за¬крепленными барьерами, препятствующими чужому вос¬приятию, — пространство, в котором регулярно осущест¬вляется определенного рода деятельность. Я настаивал, что в сущности любое социальное образование можно плодо¬творно изучать с точки зрения управления впечатления¬ми. В стенах всякой социальной организации найдется ка¬кая-то команда исполнителей, которые соединяют усилия, чтобы представить некой аудитории свое определение си¬туации. Оно будет включать рабочую идею и предположе¬ния о необходимом командном этосе, который должен под¬держиваться правилами вежливости и приличия. Как пра¬вило, там обнаружится разделение на заднюю (закулис¬ную) зону, где подготавливают исполнение повседневной рутины, и переднюю зону, где это исполнение представля¬ют другим. Доступ в эти зоны контролируется, чтобы поме¬шать аудитории видеть закулисье, а посторонним прихо¬дить на представление, им не предназначенное. В отноше¬ниях членов команды обычно преобладает дружеская фа¬мильярность, вероятно, также развитие солидарности, а секреты, которые могли бы разоблачить и подвести спек¬такль, известны всем исполнителям и охраняются сообща. Между исполнителями и аудиторией поддерживается мол¬чаливое соглашение действовать так, как если бы между ними существовала определенная степень и противосто¬яния, и согласия. Обычно, но не всегда, согласие усиленно подчеркивается, а противостояние приглушается. В резуль¬тате рабочее согласие сторон может вступать в противоре¬чие с той установкой по отношению к аудитории, какую
294

исполнители выражают при ее отсутствии, и с той тща¬тельно контролируемой коммуникацией, предполагающей выход из основного характера, которую исполнители уста¬навливают в присутствии аудитории. Можно ожидать, что во взаимодействии будут участвовать противоречивые роли: отдельные люди — участники команды, члены аудитории, или посторонние — завладеют такой информацией о дан¬ном исполнении и отношениях с командой, которая со¬всем не очевидна и осложняет проблему постановки жиз¬ненного спектакля. Иногда случаются его срывы из-за не¬произвольных жестов, ложных шагов и неожиданных сцен, устраиваемых его участниками, чем дискредитируется или опровергается определение ситуации, которое исполните¬ли старались поддерживать перед публикой. Вокруг та¬ких разрушительных событий создается мифология коман¬ды. Исполнители, члены аудитории и посторонние — все используют определенные технические приемы для спасе¬ния спектакля, или избегая вероятных срывов, или внося поправки в ответ на те из них, которых не удалось избе¬жать, или предоставляя возможность поправить дело дру¬гим. Чтобы гарантировать применение этих приемов, ко¬манда отбирает в свои члены людей верных, дисциплини¬рованных и осмотрительных, а также выбирает аудито¬рию потактичнее.
Эти элементы и признаки определяют основные рамки, которые я считаю типичными для очень многих социаль¬ных взаимодействий, как они протекают в естественных декорациях англо-американского общества. Эти рамки фор¬мальные и абстрактные в том смысле, что их можно при¬менять к любому социальному образованию, но в то же время это не просто некая статическая классификация. Эти рамки влияют на динамику решения проблем, порож¬даемых желанием сохранить однажды предложенное дру¬гим определение ситуации.

Техническая и драматургическая исследовательские перспективы наиболее явно взаимопересекаются, вероят¬но, в отношении стандартов качества работы. Для обеих перспектив важно, что один круг индивидов заинтересо¬ван в проверке определенных неочевидных характеристик и качественных показателей трудовых свершений другого круга индивидов, а эти другие заинтересованы в создании впечатления, что их работа полностью воплощает эти скры¬тые качества. Политическая и драматургическая перспек¬тивы отчетливо пересекаются при рассмотрении способно¬стей одного человека направлять деятельность другого. До¬статочно сказать, что если человек обязан руководить дру¬гими людьми, то он чаще, чем это обычно бывает, считает полезным скрывать от них стратегические секреты. Да¬лее, если кто-то попытается направлять деятельность дру¬гих посредством личного примера, просветительства, убеж¬дения, обмена, манипуляций, авторитета, угрозы, наказа¬ния или прямого принуждения — то, независимо от зани¬маемой им позиции в сфере власти, ему будет необходимо эффективно внушать другим, какой именно результат он хочет получить, что он сам готов сделать для получения этого результата и что он собирается делать, если ожидае¬мого результата не будет. Любого рода власть должна быть оснащена эффективными средствами показа другим этих своих намерений, и она будет иметь разные результаты в зависимости от того, как все это театрализовано, драма¬тургически поставлено. (Разумеется, способность успешно передавать другим определение ситуации может быть поч¬ти бесполезной, если человек не имеет общественного по-

ложения, чтобы подавать пример, предложить обмен, на¬казать и т. д.) Так, даже самая объективная форма прояв¬ления голой власти — физическое принуждение — часто выступает ни в качестве объективной, ни в качестве чис¬той формы, а скорее функционирует как показательное средство для убеждения аудитории. Иначе говоря, при¬нуждение часто бывает средством коммуникации, а не прос¬то средством действия. Взаимопересечение структурной и драматургической перспектив наиболее ясно видно, пожа¬луй, в анализе социальной дистанции. Образ, какой одна статусная группировка способна поддерживать в глазах аудитории, состоящей из членов других статусных груп¬пировок, будет зависеть от способности исполнителей огра¬ничивать коммуникационные контакты с этой аудитори¬ей. Культурная и драматургическая перспективы очевид¬нее всего пересекаются на проблеме поддержания мораль¬ных норм. Культурные ценности данного социального об¬разования подробно определяют, как его участникам над¬лежит относиться ко множеству существующих вещей и явлений, и одновременно устанавливают рамки видимо-стей, которые должны быть сохранены независимо от того, какие моральные чувства скрываются за этими видимо-стями.
ЛИЧНОСТЬ—ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ—ОБЩЕСТВО
За последние годы предпринимались немалые усилия свести в одну теоретическую рамку понятия и находки из трех различных областей исследования: отдельной лично¬сти, социального взаимодействия и общества как целого. Я хотел бы предложить одно простое добавление к этим междисциплинарным попыткам.
Когда индивид появляется перед другими, он и созна¬тельно и непреднамеренно проецирует определение ситу¬ации, важной частью которого является сообщаемое пред¬ставление о самом себе. Когда происходит событие, по вы¬разительным средствам несовместимое с этим насажда¬емым впечатлением, значимые последствия этого одновре¬менно ощущаются на трех уровнях социальной реально¬сти, каждый из которых подразумевает другую точку от¬счета и другой порядок фактов.


Во-первых, социальное взаимодействие, толкуемое в данном исследовании как диалог между двумя команда¬ми, может прерваться в обстановке общего смущения и за¬мешательства. Ситуация может перестать быть определен¬ной, прежние позиции могут стать в дальнейшем не защи¬тимыми, и участники могут вдруг оказаться без намечен¬ного курса действий. Как правило, участники чувствуют некую фальшивую ноту в сложившейся ситуации и начи¬нают испытывать замешательство. Другими словами, ма¬ленькая социальная система, созданная и упроченная упо¬рядоченным социальным взаимодействием, становится де¬зорганизованной. Таковы последствия указанного срыва с точки зрения социального взаимодействия.
Во-вторых, срывы исполнения дополнительно к этим дезорганизующим последствиям для действия в данный момент могут иметь и более глубокие последствия. Ауди¬тории склонны воспринимать личностный образ Я, про¬ецируемый индивидуальным исполнителем во время лю¬бого текущего выступления, в качестве какого-то ответст¬венного представителя группы его коллег, его команды и его социальной организации. Кроме того, аудитории вос¬принимают конкретное исполнение данного индивида как свидетельство его способности исполнять определенную ру¬тину и даже как свидетельство его способности исполнять любую рутину. В известном смысле эти более крупные со¬циальные единицы (команды, организации и т. д.) каж¬дый раз попадают в зависимость от того, как их индиви¬дуальный представитель исполняет свою рутинную партию, поскольку с каждым очередным таким исполнением леги¬тимность этих единиц часто заново подвергается испыта¬нию, а их долговременная репутация ставится на карту. Зависимость этого рода особенно сильна в некоторых спе¬циальных исполнениях. Например, когда хирург и его се¬стра по случайному совпадению одновременно отворачи¬ваются от операционного стола и пациент, находящийся под анестезией, скатывается с него со смертельным исхо¬дом, то не только скандально срывается единичная опера¬ция, но может пострадать сложившаяся репутация этого врача как профессионала и как человека, а также репута¬ция всей больницы. Таковы возможные последствия сры¬вов исполнения с точки зрения социальной структуры.
Заключение. Рамки социального взаимодействия
289
Наконец, часто встсречается глубокое самоотождеств¬ление Я индивида с какой-то конкретной ролью, органи¬зацией или группой, что формирует его самопонимание в качестве человека, который не срывает социального вза¬имодействия и не подводит социальные подразделения, за¬висящие от этого взаимодействия. Если же случается срыв, то может появиться сомнение в тех самооценках, вокруг которых строилась личность этого индивида. Таковы по¬следствия, которые могут быть вызваны срывами испол¬нения, с точки зрения отдельной личности.
Итак, последствия срывов исполнения можно рассмат¬ривать на трех уровнях абстракции: личности, взаимодей¬ствия и социальной структуры. Хотя вероятность срыва, а также социальная важность вероятных срывов, широко варьируются от одного взаимодействия к другому, все же, по-видимому, нет такого взаимодействия, в ходе которого его участники не имеют существенных шансов испытать легкое затруднение или менее значительных шансов пе¬режить глубокое унижение. Жизнь по большей части не является азартной игрой, но природа взаимодействия — игровая. И поскольку люди прилагают усилия избегать срывов взаимодействия или исправлять те из них, кото¬рых избежать не удалось, то эти усилия будут иметь одно¬временные последствия тоже на всех трех вышеуказан¬ных уровнях. В таком случае логично связать эти три уров¬ня абстракции с существующими исследовательскими пер¬спективами, с точки зрения которых изучают социальную жизнь.

ИНСЦЕНИРОВАНИЕ И СОЦИАЛЬНОЕ Я ЧЕЛОВЕКА
Общая идея, что мы то и дело представляем себя дру¬гим, вряд ли нова. Но в заключение упор следует сделать не на ней, а на том, что сама структура человеческого Я может быть по-новому увидена в понятиях, описывающих, как такие представления устраиваются в англо-американ¬ском обществе.
В данной работе действующий индивид выступал в двух ипостасях. Он рассматривался как исполнитель, загнан¬ный жизнью фабрикатор впечатлений, втянутый в обще¬человеческую задачу сценической постановки своего ис¬полнения; и как сценический персонаж-характер (фигу¬ра, как правило, красивая), дух, жизненную силу и дру¬гие безупречные качества которого исполнение этого ин¬дивида целенаправленно вызывает из небытия. Качества исполнителя и качества представляемого им характера — явления разного порядка. Обычно именно так и бывает, однако оба набора качеств имеют свое значение в услови¬ях спектакля, которого не избежать в жизни.
Итак, сначала возьмем человека как персонаж, как ис¬полняемый им характер. В западном обществе исполня¬емый человеком персонаж и собственное Я этого человека в известной мере уравнены, и это Я-как-персонаж обычно видится как нечто неотделимое от самого исполнителя, так или иначе образующее некое заметное явление в психоби¬ологии личности. Такой взгляд неявно присутствует в том, что каждый из нас старается представить другим, но имен¬но из-за этого затрудняется анализ этого представления. В настоящем исследовании исполняемое Я рассматривалось как некоторый образ, обычно похвально-положительный, который сценически, в соответствующем персонаже-харак¬тере успешно пытается возбудить и закрепить в сознании других действующий индивид в отношении себя. Хотя этот образ осмысляется относительно данного индивида так, что тому приписано какое-то Я, сами свойства этого Я про-изводны не от неизменных личностных свойств индивида, а от всей сценической обстановки его действия, ибо по¬рождаются той особенностью локальных событий, кото¬рая заключается в их зависимости от интерпретации оче¬видцев. Правильно поставленная и исполненная сцена заставляет аудиторию приписывать какое-то Я представлен¬ному характеру, но это приписывание, это Я, есть про¬дукт состоявшейся сцены, а не причина ее. В таком слу¬чае Я как представленный характер — это не органиче¬ское явление со своей точно определенной локализаци¬ей, которому по природе суждено родиться, достичь зре¬лости и умереть. Это драматический результат, постепен¬но и расплывчато возникающий из представляемой дру¬гим сцены, ключевая проблема и главный интерес всего представления состоит в том, поверят или не поверят это¬му результату.
При таком подходе, анализируя определенное социаль¬ное Я, можно отвлечься от его обладателя, от того конк¬ретного индивида, кто из-за этого результата больше всего выигрывает или теряет, ибо он и его плоть попросту слу¬жат стержнем, вокруг которого временно упорядочивают¬ся некоторые продукты коллективного сотрудничества. И средства для производства и утверждения социальных Я человека находятся не внутри этого организующего стерж¬ня: в действительности эти средства часто надо искать в существующих общественных учреждениях. Там обязатель¬но появится и будет функционировать задняя зона дейст¬вия с ее средствами подготовки человека к исполнению, и передняя зона с ее постоянным сценическим реквизитом. В любом учреждении или социальном образовании надет-ся команда из лиц, чья активность на месте действия с ис¬пользованием доступного реквизита определит квазитеат¬ральную жизненную обстановку, в которой будет разви¬ваться Я исполняемого персонажа-характера, и появится другая команда — аудитория, чья интерпретаторская ак¬тивность также будет необходима для этого развития. Со¬циальное Я человека есть продукт всех этих взаимопри¬способлений разных сил и в любых своих проявлениях не¬сет на себе отпечатки такого происхождения.
В целом машинерия производства социального Я тяже¬ла и громоздка и порой ломается. Тогда обнажаются со¬ставляющие ее механизмы: контролирование закулисной задней зоны, командный сговор, помогающая исполнению тактичность аудитории и т. д. Но, весьма текучие по при¬роде, впечатления будут достаточно быстро оправляться от этой поломки, чтобы снова увлечь нас в поток одного из

возможных типов реальности: исполнение возобновится и наладится, появится устойчивое Я, соответствующее каж¬дому исполняемому характеру, становящееся в дальней¬шем внутренним самовыражением его исполнителя.
Перейдем теперь от индивида как представленного ха¬рактерного персонажа к индивиду как исполнителю-ра¬ботнику. Последний способен учиться, проявляя эту спо¬собность при подготовке к роли. Он предается мечтам и фантазиям: какие-то из них рисуют в его воображении ра¬достные картины триумфального, победоносного исполне¬ния, другие же омрачены тревогами, страхами, и навязчи¬выми мыслями о возможных жизненных провалах перед публикой в самой видной передней зоне. Он часто прояв¬ляет стадное чувство по отношению к товарищам по ко¬манде и к аудиториям, но также — такт и внимательность к их интересам. Он может испытывать глубокое чувство стыда, что заставляет его стараться минимизировать шан¬сы любого возможного разоблачения.
Эти качества индивида как исполнителя — не просто описательный результат, выведенный из каких-то частных исполнений. Они психобиологичны по своей природе, и все же, по-видимому, формируются в тесном взаимодей¬ствии с постановочными возможностями разных исполне¬ний.
И теперь последнее замечание. При развитии системы понятий, принятой в данной работе, был использован не¬кий язык театральной сцены. Я говорил об исполнителях и аудиториях (публиках); о рутинных номерах, партиях и ролях; об исполнениях удавшихся или провалившихся; о репликах, сценических декорациях, реквизите, обстанов¬ке и закулисье; о драматургических требованиях, драма¬тургическом мастерстве и драматургических стратегиях. Теперь пришла пора признать, что это злоупотребление простой аналогией, отчасти было лишь риторикой и так¬тическим маневром.
Изречение “весь мир — театр” достаточно общее место для всех, чтобы читатели знали о его ограниченности и были терпимыми к нему, поскольку всякий в любое время может легко убедить себя, что такие броские афоризмы не следует воспринимать слишком серьезно. Действие, постав¬ленное в театре, представляет собой условную, придуман-


ную иллюзию, о чем все прекрасно знают. В отличие от обычной жизни, ничего реального или подлинного не мо¬жет случиться с представляемыми на сцене персонажами, хотя на другом уровне рассмотрения, конечно же, может произойти нечто реальное и практически ощутимое с репу¬тацией исполнителей как профессионалов, чьей повседнев¬ной работой являются театральные представления.
При таком вторжении реальности язык и маски сцены обычно отбрасываются. В конце концов, монтажные леса нужны, чтобы построить что-то другое, и воздвигаются они с последующим намерением снести их в свое время. На¬стоящее исследование на самом деле не интересовали эле¬менты театра, которые проникают в повседневную жизнь. Его интерес был сосредоточен на структуре социальных контактов, непосредственных взаимодействий между людь¬ми — на структуре тех явлений в общественной жизни, которые возникают всякий раз, когда какие-либо лица фи¬зически присутствуют в пространстве взаимодействия. Ключевой фактор в этой структуре — поддержание како¬го-то единого определения ситуации, причем это опреде¬ление должно быть выражено до конца вопреки множест¬ву потенциальных срывов и потрясений.
Характер (персонаж), инсценированный в театре, в изве¬стных отношениях призрачен, не реален и не имеет таких реальных, практически важных последствий, каких спо¬собен натворить в жизни насквозь фальшивый персонаж, сыгранный мошенником. Но успешное инсценирование лю¬бого из этих вымышленных персонажей требует использо¬вания одинаково реальных технических приемов — тех самых приемов, при помощи которых обыкновенные люди выдерживают свои жизненно реальные социальные ситу¬ации. Те, кто лицом к лицу взаимодействуют на театраль¬ной сцене — профессиональные актеры, тоже должны удов¬летворять ключевому требованию реальных ситуаций: они обязаны выдерживать избранное определение ситуации, применяя подходящие средства самовыражения, иначе го¬воря, экспрессивно поддерживать общее определение си¬туации. Но они делают это в тепличных условиях, облег¬чающих им применение соответствующей театральной тер¬минологии для решения задач взаимодействия, которые все мы с ними разделяем.

@темы: философские тетради